Виктор Михайлович
Есипов

МОСКВА, АВГУСТ 1991-го



    Текст, который предлагается вашему вниманию, ни в коем случае не хроника памятных дней августа. Это всего лишь воспоминания частного лица, свободного от каких-либо групповых или партийных пристрастий. Они написаны более, чем через год, после происшедших событий, поэтому какие-то детали успели выпасть из памяти. Однако ни в одной строке написанного автор не позволил себе сомнительную смелость домысливать или реконструировать происшедшее. Все описанное на этих страницах увидено и пережито самим автором, которому посчастливилось быть очевидцем и в какой-то степени участником происходящего. Никакой дополнительной информации, какая могла быть почерпнута впоследствии из печатных источников или из воспоминаний других лиц, здесь нет. Беглые зарисовки происходившего, содержащиеся здесь, глубоко субъективны. События исторического значения невольно вплетаются в повседневную жизнь автора этих строк и его близких, как это и было на самом деле в те августовские дни 1991 года.   

   

    19 августа, понедельник.

    В этот день мы встали несколько позже обычного. Накануне вечером вернулись с дачи, где на попечении бабушки  остался наш семилетний сын Миша. Работал я во Всесоюзном Пушкинском обществе ответственным секретарем. Стол мой размещался в одном из отделов Советского фонда культуры на Гоголевском бульваре. На службу я уходил около десяти утра, чтобы в десять, или чуть позже, быть на месте. Иногда заезжал на своем видавшем виды «Запорожце» в ближайшие продуктовые магазины. Вот и в это утро оказался я на Фрунзенской набережной, где в многолюдной очереди за молоком случайно услышал поразившую всю страну новость. Собственно услышал я разговор стоящих сзади меня женщин, вернее отдельные слова из него, резанувшие еще не осознанной тревогой: «…будто бы заболел…», «чрезвычайное положение…», «…Горбачев…»

- Кто заболел? Где чрезвычайное положение? - неожиданно для себя самого обратился я к ним, обернувшись.

Они были удивлены моей неосведомленностью и пересказали суть того, что слышали по радио о происшедшем перевороте.

    Я был потрясен, мгновенно и глубоко. Всегдашняя наша надежда на лучшее не позволяла в полной мере поверить в реальность мрачных прогнозов. «Неужели все кончено, - подумал я, - и вторая советская оттепель завершилась крахом? А все это результат беспринципности Горбачева, его двоедушия и безволия!..»  Однако к обычному для меня возмущению в его адрес прибавилось и чувство состраданию поверженному. Ведь его предало ближайшее окружение.

    Возвратившись домой с пакетами молока в руках, я бросил жене, едва сдерживая спазм в горле: «Ну, Миша доигрался!..» Она моментально включила радио, где в очередной раз зачитывались документы путчистов, выдержанные в традиционно-железобетонном коммунистическом стиле…

    На работе, в комнате, где я сидел, находился всего один сотрудник, вид у него был достаточно ошарашенный, но дела, «сверхважные» дела, не позволяли ему слишком сосредотачиваться на политике. Зато в коридоре, куда вышел покурить, я услышал ликующий голосок Елизаветы Григорьевны, зам. начальника одного из отделов фонда и одновременно члена партбюро: «Ну, теперь-то уж мне взносы все заплатят!»

    Самочувствие было прескверное, с трудом сделал я часть из запланированных телефонных звонков, говорить ни о чем не хотелось… А вокруг меня кипела работа. Конечно! Ведь для заинтересованного взгляда в служебном рвении, проявляемом в столь драматической ситуации, не могла не угадываться благонадежность будущему режиму.

    К счастью, была и другая реакция на происходящее. В бухгалтериия узнал, что Ельцин еще не арестован и даже, более того, около полудня выступал с танка у здания Российского парламента на Краснопресненской набережной.

    Так что обедать домой я поехал уже несколько приободренный. По набережной с грохотом шла сплошная колонна гусеничных машин, я еще не знал, что это и есть БТРы. Запомнились бесстрастные лица солдат, в большинстве своем это были ребята из средней Азии. Я никак не мог догнать голову колонны, а мне вскоре предстояло повернуть направо. Но поравнявшись со светофором на 1-ой Фрунзенской, я увидел, что вся военная техника с оглушительным скрежетом вливается в эту сравнительно узкую улицу, окружая здание Штаба сухопутных войск, "Пентагона", как называют его окрестные жители. Дальше путь был свободен…

    Во второй половине дня я не долго пробыл на работе: на месте не сиделось, хотелось увидеть воочию, что делается на Краснопресненской набережной, и я отправился туда.

    Выйдя из метро, я влился в поток студентов, несших наскоро написанные лозунги: «Фашизм не пройдет!», «Долой хунту!» и т.п. За нами следом тянулся ручеек людей, направлявшихся туда же, к зданию так называемого Белого дома. По дороге я хотел позвонить жене, но все телефоны-автоматы в округе были заняты: люди передавали информацию знакомым и близким.

    У самого здания со стороны парка собирались группки народа. С длинного, идущего вдоль всего второго этажа, балкона обращались к собравшимся политические и общественные деятели. Вдруг в микрофон объявили, что будет выступать председатель российского правительства Иван Степанович Силаев… Голос его был взволнованным, но он старался не терять самообладания. Подчеркнул, что у путчистов, совершивших государственный переворот, автоматы и вся военная техника, включая танки, а у защитников Белого дома нет оружия, вся надежда на моральную поддержку москвичей.

    В толпе люди переговаривались в паузах между выступлениями ораторов, обсуждали случившееся. Молодой человек, стоявший рядом, спросил, долго ли, по моему мнению, продержатся у власти путчисты. Я ответил, что считаю происшедшее агонией коммунистической системы, но ее окончательный крах теперь может быть отсрочен на два-три года…

    По дороге домой дозвонился наконец жене, сказал, что вечером думаю опять идти сюда…

    Вечером мы пришли вместе с нею. Вокруг здания воздвигались баррикады. Со стороны Нового Арбата проезд был перекрыт бетонными плитами, арматурой, кое-где использовались для заграждения грузовики и троллейбусы. Уже был забаррикадирован мост через Москву-реку, ведущий к гостинице «Украина», лестница к Белому дому со стороны набережной. На съезде с моста в сторону набережной стояла блокированная людьми колонна из 9 танков, за ними БТРы. Танки были в кольце людей, молодежь залезала на них, переговаривалась с танкистами, их спрашивали, будут ли они стрелять в народ. Танкисты были настроены миролюбиво, охотно поддерживали разговор. Почти одновременно с нами к танкам подошла группа депутатов Верховного Совета России, чтобы поговорить с экипажами машин. В результате было достигнуто соглашение о переходе танков на сторону президента Ельцина. На головной танк поднялись депутаты Юшенков, Челноков и майор Евдокимов, командир колонны, вскоре ставший известным всей стране. Они сообщили о том, что танки переводятся на позиции перед Белым домом для его защиты. Это известие было воспринято с ликованием и сопровождалось дружным «ура!» Однако возникла неожиданная заминка: еще днем танки были окружены заграждениями из металлических балок и арматуры, а среди народа нашлись слишком бдительные защитники демократии, усомнившиеся в искренности танкистов. Они стали протестовать против разборки завалов. В конце концов, сомневающихся удалось переубедить, и завалы на пути танков были разобраны, троллейбус, стоящий на их пути, откатили в сторону вручную…

     

Между тем перед зданием парламента собралось уже довольно много народу, но для организованной защиты их было явно недостаточно. Люди фланировали группками внутри забаррикодированного пространства, совершая броуново движение. Некоторые уходили домой, пробираясь через завалы, другие, вновь прибывшие, двигались им навстречу. Часу в одиннадцатом встретили бывшего одноклассника моей жены, а ныне депутата Моссовета, Юлика Нисневича. Минут через 40 прямо на нас со стороны Калининского вышла небольшая группа людей, озабоченно направляющихся к Белому дому.

-    Гаврюша, - сказал Юлик.

Действительно, с нами поравнялся сам Гавриил Харитонович Попов, собственной персоной. Протянул руку Юлику, потом мне, но тут же был довольно бесцеремонно оттеснен сопровождавшими его лицами. Все они быстро двинулись к зданию парламента.

   

    Время перевалило за полночь, народу было не более 10 тысяч, царило приподнятое настроение. Никаких признаков готовящегося наступления путчистов не ощущалось. Мы решили возвращаться домой.

   

    Странная это была ночь. Тревожная и величественная…



    20 августа, вторник.

    В этот день пришлось уйти с работы даже раньше, чем накануне: в 14 часов на пространстве между Белым домом парковым массивом  собрался грандиозный митинг в защиту законной власти. Мы пришли вместе с Ирой. Люди стояли очень плотно друг к другу, собравшихся было не меньше ста тысяч, а, может быть, и значительно больше. Москва всколыхнулась!

   

    Сейчас уже трудно вспомнить всех выступавших. Среди них были Попов, Старовойтова, Якунин, Яковлев, Шеварднадзе, Шаталин, Калугин и др. Большинство выступавших весьма необычным способом прокомментировали состоявшуюся накануне пресс-конференцию путчистов - самое большое впечатление произвели на всех дрожащие руки горбачевского вице-президента Янаева - они у него действительно безобразно дрожали, и это не укрылось от взглядов миллионов телезрителей. Все ораторы выражали уверенность в недолговечности диктатуры путчистов.                         

С самого начала ожидалось выступление никому неизвестного до тех пор генерала Лебедя, который возглавлял подразделение Тульской десантной дивизии, взявшей на себя охрану Белого дома. Генерала не было на балконе среди выступающих, но предполагалось, что он поднимется туда в течение митинга. Однако генерал так и не появился. Дружные требования народа предоставить слово Лебедю, так и не были удовлетворены.

Больше других запомнились выступления Кронида Любарского, Елены Боннер, Бориса Ельцина.

Ельцин объявил заговорщиков государственными преступниками и поручил генеральному прокурору России принять необходимые меры для их задержания и ареста.

В завершение митинга народу было предложено организовать отряды защитников Белого дома. Большая часть присутствующих, однако, начала расходиться. Мы тоже, поколебавшись, двинулись домой: скоро предстояло перевозить с дачи Мишу, чтобы 1 сентября вести его в школу, в первый класс. Перспектива обязательных ежедневных дежурств нам представлялась  трудновыполнимой.



Однако «позвали» нас довольно скоро: вечером того же дня. А до этого я еще побывал на работе… Небольшая группка сотрудников фонда  обсуждала последние события и слухи в конце коридора первого этажа. Проходя мимо, я услышал какое-то неправдоподобное сообщение, пришлось вмешаться и поправить говорившего, - ведь я только что вернулся с митинга и имел информацию, как говорится, из первых рук. В этот момент на лестнице появился один из зампредов фонда, бывший инструктор ЦК КПСС. Все настороженно притихли и выдержали некоторую паузу, пока тот проходил.

А в отделе царила рабочая атмосфера. Фонд старался делать вид, что политические потрясения его не касаются. А в это время, как потом стало известно из газет, председатель фонда академик Лихачев выступал в защиту демократии на Дворцовой площади! Но академик находился в Петербурге, а фонд в Москве, и атмосферу в нем создавал не он, а бывшие партийные функционеры…

В седьмом часу, возвращаясь домой на метро, я заметил из окна вагона группы людей вокруг расклеенных листовок. Никто не разгонял читающих, не срывал воззваний. Для первых дней переворота это выглядело странным и вселяло определенные надежды.

Зато дома ждала не очень приятная новость: подруга сообщила Ире по телефону, что сегодня ночью намечен штурм Белого дома. Радиостанция «Эхо Москвы», сумевшая в этот день несколько раз выйти в эфир, звала всех на Краснопресненскую набережную. Радио же, контролируемое путчистами, напротив, передало сообщение о введении с 23 часов комендантского часа. Ира категорически отказалась остаться дома и заявила, что пойдет вместе со мной. Мы созвонились с Аликом и Милой Шор, они тоже собрались к Белому дому. Договорились встретиться в 22 часа на Баррикадной.



Ночь с 20 на 21 августа.

Эскалатор, работающий на выход, несмотря на поздний час, был переполнен, как в дни митингов и массовых гуляний. Вниз тоже спускалось немало людей, некоторые выкрикивали последние новости типа: «Павлов заболел», «Язов подал в отставку…» И хотя потом выяснилось, что это не соответствовало действительности, в тот момент в душе зарождалась надежда на скорое падение хунты, впрочем эта надежда также быстро исчезала…

На улице встретил дождь. Народу было много, очень много. Пространство перед высотным зданием со стороны метро было заполнено людьми: большая часть из них шла к Белому дому, меньшая - возвращалась оттуда. Мы пошли проходными дворами, чтобы сократить путь. Молодые ребята тащили металлические балки и арматуру для баррикад. Белый дом уже был окружен баррикадами, за ними сновали люди, правда народу было значительно меньше, чем днем на митинге.

Шагая в толпе, мы дошли до моста и повернули обратно. Все были под зонтами, в капюшонах. Со стороны парка, как и днем, работали громкоговорители. Мы пошли туда. Проход через баррикады был оставлен только в одном месте, сквозь него люди пробирались цепочкой, в затылок впереди идущему. Шел очередной митинг, работала радиостанция Белого дома, собранная какими-то умельцами...

Через некоторое время наши друзья решили возвращаться домой. Уходя, они оставили нам какие-то бутерброды,  взятые на всякий случай…     

Дождь лил, не переставая, все стояли под зонтами, так близко друг к другу, что зонты соприкасались краями, налезая один на другой, образуя сплошные поля над взволнованной толпой. Выступления ораторов чередовались с сообщениями радиостанции. Прямо перед нами стояли два крупных мужчины средних лет с хорошей выправкой. Я обратился было к ним с каким-то вопросом, но что-то меня остановило. Один из них посмотрел на меня не очень дружелюбно, другой холодно улыбнулся. Через некоторое время я услышал, как один из них сказал другому: «У них есть только эта ночь, завтра будет поздно!» Думаю, фраза эта относилась к путчистам, но произнесена она была с некоторой отстраненностью от происходящего. По радио предупреждали, что в толпе немало кгбэшников, возможно, эти двое были из их числа…

Около полуночи было объявлено, что в связи с введением в Москве комендантского часа уходить от Белого дома небезопасно. Хотя мы и так не собирались уходить, вопрос теперь оказался для нас окончательно решенным: мы оставались до утра…

    К часу ночи стало ощущаться все возрастающее напряжение. Вокруг заговорили о том, что штурм, якобы, назначен именно на это время.

На балконе находился Попцов, мечтавший вслух, как хорошо будет работать российскому телевидению после победы над путчистами. А я вспомнил, как он выступал перед «молодыми» писателями Москвы лет десять назад на конференции в ЦДЛ. Тогда ничто не предвещало в нем будущего защитника демократии от коммунистов, он выглядел вполне обычным литературным функционером, правда и ничего недостойного им сказано не было…

Сейчас его выступление постоянно прерывалось сообщениями из радиорубки о продвижении военной техники в нашем направлении. Последнее сообщение было    инструктивным: нас извещали, что две красные ракеты в небе над Белым домом будут предупреждать о начале газовой атаки. Всем, кто не имеет противогазов и респираторов, рекомендовалось намочить носовые платки, чтобы дышат через них в случае применения отравляющих веществ. Выступление Попцова больше не возобновлялось, зато объявления теперь следовали одно за другим. Нас призывали сохранять полное спокойствие, не провоцировать наступающих на применение силы, не оказывать никакого сопротивления. Нам разъясняли, что наша задача состоит не в оказании сопротивления войскам, а в демонстрации поддержки законно избранной власти, в моральном воздействии на солдат.

    Вместе с тем Руцкой, руководивший обороной Белого дома, попросил людей, образовавших тройное кольцо оцепления Белого дома, отодвинуться на несколько метров, чтобы защитникам здания было видно прорвавших оцепление и чтобы они могли стрелять на поражение.

           Нам, стоящим в толпе, видно было только черное небо над головами. 

Справа за рекой светился контур гостиницы «Украина». Там засели снайперы путчистов. Они могли быть на крыше каждого соседнего дома. Кстати, в одном из них, на углу Рочдельской улицы и Глубокого переулка в верхнем этаже то зажигался, то гас свет в окне. От всего этого становилось несколько жутковато. Нам, мирным московским жителям, никогда прежде не приходилось подвергаться реальной опасности. Стоящие рядом женщины смачивали носовые платки чаем из термоса, мы протянули свои… Я осмотрел на всякий случай решетчатую ограду, отделяющую нас от парка. Она, к сожалению, была очень высокой, никаких щелей, погнутых прутьев не было видно. В случае паники прорваться в парк было бы невозможно… А пока там горели костры и тоже толпились люди, они были в чуть более безопасном положении, чем мы, но в случае штурма это вряд ли имело бы существенное значение…

    Слева, со стороны Нового Арбата, вдруг послышался грохот приближающейся техники, хлопки выстрелов, нарастающий гул голосов. Толпа напряглась, как единое целое. Все головы были повернуты в ту сторону. Потом все стихло, напряжение спало. Так было несколько раз за ночь…

    Нас постоянно информировали о том, какие части движутся к Белому дому, на каком расстоянии от нас они остановлены депутатами или народом. Сообщали, что в районе Садового кольца уже есть жертвы… А то вдруг тишина ночи и вялое переговаривание соседей взрывалось приветственными возгласами. Так после часа ночи приветствовали прорвавшегося к Белому дому Шеварднадзе - его совершенно белая голова выделялась в темноте в живом коридоре, образованном для него людьми, кругом звучало: «Ура!»  В середине ночи так же приветствовали Мстислава Ростроповича, прибывшего прямо из аэропорта. Его сразу же пригласили пройти в радиорубку, где он произнес получившие потом широкую известность слова: «Сейчас я горжусь Россией!»

    Радио Белого дома включалось каждые пятнадцать минут. Передавали обращение патриарха Алексия II в защиту законной власти и благословение ее защитникам в эти тревожные минуты. Сообщалось о переговорах с Крючковым, который якобы заверил, что штурма не будет. Однако вскоре стало известно о продвижении новой танковой колонны по Кутузовскому проспекту, и она была не последней в эту ночь. Ближе к утру внезапно был выключен свет во всех прилегающих районах. Город погрузился в полную тьму. Но чувство страха, испытанное вначале, совершенно прошло. Люди все громче и свободнее переговаривались, обсуждали события последних дней, делились наблюдениями, шутили, угощали друг друга съестным, вместе слушали по транзисторным приемникам «Свободу», ловили «Эхо Москвы», клеймили путчистов и КПСС. Здесь были представители самых разных социальных групп, не только интеллигенция, но и рабочие и жители сельских районов Подмосковья. Взгляд выхватывал из толпы пожилую пару, а рядом шумела молодежь и даже школьники - в одной такой компании девушка-старшеклассница с жаром рассказывала приятелям, что как только услышала о введении комендантского часа, сразу же вместе с подругой устремилась сюда…

    Незаметно засерел рассвет, никто не заметил, когда кончился дождь. Из белого дома выносили картонные коробки с вареной колбасой и хлебом. Живущие в соседних домах несли термосы и даже чайники с горячим чаем… Особым вниманием пользовались танкисты, перешедшие накануне на защиту Белого дома… 

       По радио передавали, что в эту ночь вместе с нами «стоят» в Петербурге, Иркутске, Туле, Екатеринбурге (тогда еще Свердловске). Ночью со стороны реки прибыли речники Московского пароходства с предложением в случае необходимости использовать их суда. В некоторых городах готовы были к вылету в Москву группы воинов-афганцев, курсантов военных и милицейских училищ - все они хотели защищать Белый дом. А потом пошли сообщения о переходе под командование президента России армейских подразделений, соединений морского флота. 

    С приближением утра зазвучали призывы не расходиться всем сразу, потому что именно в этот момент и может произойти атака. Но, несмотря на эти предупреждения, около шести народ начал дружно уходить. Мы с Ирой решили остаться до того времени, когда город полностью оживет после ночи.    Около семи утра была пережита еще одна тревога, оказавшаяся последней: вдруг объявили, что со стороны Рочдельской улицы (прямо  перед нами) вот-вот появятся танки. Все оставшиеся в этой части площади, взявшись под руки, образовали живую цепь. К счастью, тревога оказалась ложной…

    Вскоре и мы покинули площадь. Уже полностью рассвело. Снова накрапывал дождь.



    21 августа, среда. 

    Дома, включив радио, убедились, что путчисты все еще контролируют эфир: передавалось запрещение на прибытие в Москву курсантов военных училищ и школ МВД. Созвонились с Майей Аксеновой. Она, как оказалось, целый вечер звонила нам и только потом поняла, что мы ушли «туда». Договорились, что вечером зайдем к ней. В фонде культуры, как и накануне, сохранялась рабочая обстановка. Распространяться о том, как я провел ночь, не было желания.

    Днем, обедая дома, видел кусочки репортажа о заседании Верховного Совета России. Путч безоговорочно осуждался. Решался вопрос, кому лететь в Форос к Горбачеву вместе с председателем КГБ Крючковым. Депутаты возражали против вылета Ельцина, опасаясь провокаций со стороны путчистов.

    После обеденного перерыва на работе пробыл недолго. Голова была тяжелая, хотелось спать - сказывалась бессонная ночь. Около трех дня я вышел из фонда и направился к Арбату. Напротив памятника Гоголю, у троллейбусной остановки вдруг притормозило такси, пассажир, высунувшись с переднего сиденья в окно, что-то радостно кричал. Я успел только разобрать что-то об аресте путчистов. Потом оказалось, что информация была неточной. Путчисты панически бежали из Москвы в аэропорт Внуково, чтобы вылететь в Форос к Горбачеву, но они еще не были арестованы… А я в тот момент не мог поверить услышанному, все в душе ликовало! Первый раз в жизни (на 53-м году) я испытывал радость по поводу происходящих в стране событий, ход этих событий впервые совпадал с моими желаниями…

    Вечером перед визитом к Майе мы решили еще раз побывать у Белого дома. Эта поездка нас разочаровала. Здесь была совсем иная атмосфера, иные люди: в основном молодежь, жесткие, порой грубые ребята. Нас не пустили за ограждения, а нам хотелось еще раз побывать на том месте, где мы провели минувшую ночь…

    Май жила в квартире Войновича в Астраханском переулке. Квартира была только что получена от новых московских властей взамен отобранной в 1980 году кооперативной квартиры в писательском доме у метро «Аэропорт». Мы выпили за победу. Смотрели телевизионные новости. Обсуждали, почему заговорщики бросились в Форос. «Они спешили к Горбачу, как к пахану,» - возмущалась Майя. Она провела эту ночь у сестры, в доме на улице Чайковского, видела эпизод, когда погибли ребята, ставшие через два дня последними героями Советского Союза. Еще она рассказала, что на Западе все следят за происходящим у нас, как за важнейшими мировыми событиями, болеют за нас.



    22 августа, четверг.

    Течение жизни начало возвращаться в нормальное русло. Поэтому первая половина дня почти не сохранилась в памяти. Кажется, с утра шел митинг «победителей» на площади у Белого дома. От такого названия повеяло чем-то до боли знакомым, мы на него не пошли. А во второй половине дня решили присоединиться к народному гулянию по случаю победы над путчистами. Когда толпы народа вышли на Манежную площадь, в громкоговорители всем было предложено пройти вокруг Кремля. Мы шли через Красную площадь, разговаривая с совершенно незнакомыми людьми. Делились пережитым за последние дни, обсуждали указ Ельцина о приостановлении деятельности КПСС. «Неужели будем жить без коммунистов!»- повторял я, ликуя… Погода стояла прекрасная, как будто и природа радовалась вместе с нами. Без музыки и правофланговых мы шли через Красную площадь вниз, к реке, и дальше направо, вдоль седых кремлевских стен, столько повидавших на своем веку!

Шли чинно, спокойно. Мы воистину дышали воздухом свободы…

    Повернув назад, к площади Дзержинского, мы увидели, что «железного Феликса» охватили металлическим тросом, закрепленным на грузовике, и теперь пытаются повалить вместе с пьедесталом. К счастью, из этой рискованной попытки ничего не вышло - лопнул трос. Какой-то парень в белоснежной рубашке начал карабкаться на совершенно гладкую фигуру, держась за трос, накинутый удавкой на шею несчастному Феликсу. Тут, рассекая толпу, подоспела машина с депутатами. Через громкоговоритель народные избранники начали убеждать собравшихся сограждан успокоиться: решение о демонтаже памятника уже принято Моссоветом, вызвана необходимая техника и специалисты, в ближайшие часы памятник будет снят с пьедестала с соблюдением всех требований безопасности. Призыв возымел действие…  

    Мы пошли назад, к Манежной  площади. Народ не расходился. Все центральные улицы были заполнены гуляющими людьми. Раньше мы читали об этом в книгах, а теперь видели революцию своими глазами - в России произошла демократическая революция. Самый страшный в истории человечества тиран - многоликий монстр под названием КПСС - был свергнут восставшим народом!

   

 Декабрь 1992 года.

(Опубликовано в 2011 году в №4 журнала «Казань»)