Владимир Николаевич
Войнович

ЧЕНЧЕВАТЕЛЬ

(рассказ)

Вот вам история из давнишних застойных времен. Сидим мы как-то вечером на кухне у себя в Москве, моя жена, я и одна наша приятельница. Известная, между прочим, актриса. Сидим, пьем чай, разговариваем, советскую власть негромко ругаем. Вдруг звонок в дверь. Иду открывать, чертыхаясь: кого еще там нелегкая на ночь глядя принесла? Открываю, на пороге стоит незнакомый мне человек в форме торгового моряка.

- Здрасьте, а я к вам!

Оказывается, он по дороге из Керчи в Мурманск решил в Москве остановиться. А адрес взял у своей керченской соседки - моей сестры. Надо сказать, что в Москве появление ночного гостя из провинции явление было и есть не такое уж редкое. И объясняется это тем, что в Москве у многих,  куда бы ни ехали, пересадка, а московские гостиницы  не для простых людей. Раньше там никогда не было мест, а теперь слишком дорого.

Не очень мне хотелось чужого человека пускать на  ночь, но что делать? – все-таки сосед сестры, может, когда-то ей чем-то поможет.

Ну, сел он с нами за стол, вынул из портфеля бутылку «Посольской» водки и керченскую селедку, которую в те времена и в Керчи надо было доставать по знакомству.

Сел за стол, бутылку откупорил, на актрису нашу с восхищением смотрит. Вчера только видел ее по телевизору, а теперь вот она рядом. И, чтобы не ударить лицом в грязь, моряк стал рассказывать о своих странствиях по белу свету  в качестве механика какого-то сухогруза. И как их застиг туман в проливе Лаперуза, и как качало у берегов Новой Зеландии, и как они на мель сели где-то у берегов не то Марселя, не то Катании.

И как пошел названиями портов всяких сыпать, так не только мы с женой, а и наша актриса рот раскрыла, ошеломленная. Она хоть и «выездная» была, но и ее опыт заграничных поездок (Париж, Будапешт, два раза Восточный Берлин и четыре раза София) сейчас ей самой чепухой показался.

А моряк, завладев нашим вниманием, и совсем разошелся. Босфор, говорит, Дарданеллы, Джорджес Банка, ревущие сороковые, ну прямо тебе Жюль Верн.

Форма на нем красивая, пуговицы и нашивки блестят, на руке часы, тогда еще невиданные, с тройным циферблатом. Он на эти часы довольно часто поглядывает, не потому, что спешит ко сну, а потому что хочет этими часами нас удивить. И когда он в очередной раз на часы посмотрел, я у него все-таки спросил, где же он такую прекрасную вещь приобрел. «Это, говорит, я в Лас Пальмасе  сченчевал». И тут же зажигалку  электронную вынул. А это, - говорит он уже без моего вопроса, я сченчевал в Амстердаме». Очень это было все интересно, но только слова  «ченчевать» я прежде никогда не слыхивал. И спросил, что оно означает.

— Чейндж!— сказал моряк твердо и поставил рюмку на стол.— Английский в школе учил? Чейндж. Обмен значит. Мы когда в загранку ходим, закупаем в магазинах все, что есть. Часы, духи, матрешки, мыло, булавки, пуговицы…

— И неужели на эти наши товары можно что-нибудь выменять?

— Еще как можно! Конечно, где-нибудь в Гамбурге или Ванкувере такой товар не идет. Но мы ж не только туда ходим. Мы и странам третьего  мира помогаем. А уж в этих-то странах...

Воспоминание об этих странах почему-то вызвало в нем такой приступ смеха, что он чуть под пол не свалился. Придя в себя, стал он рассказывать, где чего ченчевал. Самые приятные воспоминания были у него связаны с Суэцким каналом.

— Идешь, значит, Суэцким каналом, а на берегу бедуины стоят. Мы всех арабов бедуинами называем. Кричишь ему: «Чейндж»! Он отвечает: «Чейндж!» Ты ему на веревке свой товар опускаешь, он тебе на палке свой поднимает. Тут, знаете, надо быть очень бдительным. Если ты ему раньше свой товар опустил, он его схватил и бежать. Все, чейндж закончился. Если он раньше поднял, ты схватил, тоже чейнджу конец. Тут надо все с умом делать. А то я помню, везли мы как-то...

И он рассказал историю, как везли они партию газиков-вездеходов, опять же для помощи странам третьего мира. Сначала колеса поснимали, сченчевали. Потом спидометры повытаскивали, сченчевали. Фары пооткручивали,  сченчевали.

— А как же,— спрашиваю,— те, кому вы везли газики, они вам претензии не предъявляли?

— Да вы что? Какие претензии? Это же помощь. Это же бескорыстно, чего дают, то бери. Да газики—это что! Мы и с судна всякие вещи ченчуем. Снимешь спасательный круг—чейндж! Прибор какой-нибудь отвернешь—чейндж! А однажды ничего под рукой не оказалось, так и якорь латунный пришлось сченчевать. Думаете, просто было? Его целиком не выкинешь, бедуинам поднять его нечем, он же тяжелый. Так мы его сначала в каюту втащили и там на куски пилили — ножовку смазывали, чтоб не пищала. А потом куски в иллюминатор кидали. А бедуины в аквалангах за ними ныряли.

И рассказывал так до поздней ночи, где был и что на что ченчевал, и нас уморил, да и сам притомился. Стал зевать и на часы поглядывать, но уже не с тем, чтобы видом их поразить, а намекая, что пора и в постель. Но когда я спросил его, не член ли он партии, он опять встрепенулся, плечи расправил, щеки надул и сказал с достоинством:

- Да-а, коммунист!

Уезжая, он попросил у меня почитать что-нибудь мое. Я подарил ему одну свою книжку, вышедшую в Париже, а у нас запрещенную.

Заехав ко мне еще раз по дороге из Мурманска в Керчь, моряк книгу мою хвалил и говорил, что в ней хоть и остро, но правильно критикуются наши советские порядки. Вокруг, говорит, бесхозяйственность, воровство и – никакой морали. А доехав до Керчи, сдал подарок мой в местное КГБ и написал заявление, что как честный коммунист он возмущен моими писаниями и спешит сообщить, что его соседка в частных разговорах тоже высказывает антисоветские взгляды…