Василий Павлович
Аксенов

 ПРОШУ КЛИМАТИЧЕСКОГО УБЕЖИЩ

  (Рассказ о московской зиме)



Климат в нашей столице плохой. Надеюсь, не выдам никакой государственной тайны, если скажу, что климат у нас в Москва неважный. Да, в нашем городе процветает довольно паршивенький климат. Нелепо, конечно, сваливать вину на правительство. Причем тут они? Сами мы виноваты. Никакой политической подоплеки в нашем малоприятном климате нету. Это и иностранцы подтверждают. Вот, к примеру, приехал к нам недавно специалист из Калифорнии, помогал нам устанавливать один прибор. Какой прибор, к сожалению, сказать не могу, вот тут, простите, как раз и есть государственная тайна. И вот как-то выходим мы о Джоном после работы из института, а на улице –  ужас: грузовики один за другим идут, грязь месят, улица стала узенькой из-за огромнейших скопившихся сугробов - а сколько еще скопится, ведь декабрь всего лишь, еще три с половиной месяца зимы впереди – снег мокрый без перерыва с неба валит, а тучи волокутся прямо по агитационным клумбам, невозможно даже полностью прочесть лозунг  "Пятилетке качества рабочую гарантию". Профессору Джону Боссанова, конечно, такие дела не нравятся. Вернее, нравятся, но не очень. Поеживается профессор и бормочет: «Не понимаю, как тут люди живут». Естественно, я предполагаю политическую подковырку.

- А что тебе у нас, Джон, в частности не нравится? - спрашиваю я.

- Погода, - отвечает он.

- Любопытно, Джон, - говорю я мистеру Боссанова, - вот ты до нас в Копенгагене долго работал. Что же там климат много лучше?

- Ненамного лучше, - говорит он. - Частично даже хуже. Между нами говоря, Попов, не понимаю, как в этом Копенгагене люди живут.

- Где же людям жить? - спрашиваю.

- В Калифорнии, - отвечает он сразу.

Не скрою, стало мне мучительно больно и обидно за себя, за своих земляков и за жителей Копенгагена в знак солидарности с местными трудящимися. Марксизм, капитализм – это еще можно понять; климатическое давление на человека трудно постижимо.

И все-таки, возьмите хотя бы меня – прожил сорок лет в нелегком климате, в городе, где снег лежит полгода в год, а остальные полгода – дождик, где солнце кажется нам «редким явлением природы» и ничего себе – руки-ноги целы и есть на что шляпу надеть, то есть башка на плечах болтается.

Впрочем, давайте познакомимся. Сослуживцы зовут меня коротко Попов, хотя я обладаю редкой, почти аристократической двойной фамилией Иванов-Попов. Инженер, работаю в научно-исследовательском институте, такие заведения у нас по старой привычке, оставшейся со сталинских времен, называют "ящиками". Много лет наш "ящик" был очень сильно засекречен, даже логарифмические линейки выдавали под расписку. Секретностью нашей занимался целый отдел в институте, довольно солидный штат сотрудников, среди которых были и неплохие девчата, там я, между прочим, и жену себе нашел, совсем неплохую Галину Петровну. Как вдруг –  ужасное разочарование: выяснилось, что дальше развивать наш секрет без помощи зарубежной науки мы не можем. С тех пор из нашего института и не вылезают всякие неженки вроде профессора Боссанова. Отдел секретный, конечно, все-таки остался – куда же людей девать, в частности, мою супругу Галину Петровну.

Живем мы в квартирном смысле очень неплохо: кроме двух детей имеем двухкомнатную квартиру в отдаленном районе Москвы, называемом весьма поэтично Теплый Стан. Называется-то Стан теплый, но когда ветер дует с северо-востока, мы на своем 18-м этаже дрожим. Прошлой зимой под Новый Год у нас в Теплом Стане был зарегистрирован рекорд: минус 48 градусов до шкале Цельсия, в то время как в центре города было на три градуса теплее. Возле "универсама" некоторые наши граждане наблюдали появление каких-то странных собак, сначала удивлялись, а потом поняли: просто напросто волчишки приходят погреться из живописного Подмосковья. Под Новый год у нас лопнули трубы отопления, но мы надели на себя все, что могли, и встретили очередной год очередной пятилетки в целом неплохо, потому что на столе у нас был праздничный "паек" из института, включая даже соленую рыбу и очищенную водку. Во всем нашем 20-этажном доме, несмотря на мороз, который у нас почему-то называют «доктор Зуссман», царила приподнятая праздничная атмосфера. Надо сказать, что в катастрофических ситуациях москвичи обычно проявляют весьма живые и симпатичные свойства характера. В обычное время этого не скажешь, в автобусах и в метро физиономии довольно кислые.

Раньше мы с Галиной Петровной тратили на дорогу до института полтора часа, две пересадки на автобусах и две на метро и столько же соответственно обратно. В этих ежедневных путешествиях, товарищи, неизбежно подружишься с книгой. Сколько книг мы перечитали с супругой, уму непостижимо! Бывало, зажмут тебя со всех сторон в автобусе, еле висишь на одной руке, зато при помощи другой руки упиваешься изяществом Бальзака. «Любите книгу - источник знаний!» - завешал нам отец советской литературы Максим Горький, и мы с Галиной Петровной, следуя этому завету и благодаря отдаленности местожительства, источник этот весьма полюбили. Сейчас подписаны на издания классиков мировой литературы. Книги на полках украшают нашу квартиру и, наряду с ковром, телевизором и холодильником, наполняют ее чем-то сокровенным. Однако читать стали меньше, потому что купили "жигули". За рулем удается прочитать лишь лозунги агитационных клумб, тоже, конечно, немалое дело: проникаешься сутью.

Утром я смотрю из окна на бесконечные снежные поля, которые простираются за нашим Теплым Станом, за кольцевой автодорогой. Чего-чего, но снегу у нас пока хватает. "Зима, крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь", – вспоминается Пушкин Александр Сергеевич. В самом деле, ведь это совсем недурно – в санках в бараньем  тулупе, с бутылкой сивухи за пазухой, совсем неплохая романтика.

Однако тут же взгляд устремляется вниз и сердце сжимается от боли, как при взгляде на несчастного родственника или сослуживца: видишь внизу заснеженный, да еще и обледенелый холмик, родная моя лошадка, русский «фиат». Может, кому-нибудь в России зима и нравится, владельцу "жигулей", клянусь, не очень. Надо заводиться. Сметаю снег, обкалываю лёд, открываю капот, выворачиваю свечи, бегу на кухню на I8-й этаж, прокаливаю свечи на газовой плите, устремляюсь вниз, подбрасывая обжигающие предметы на ладонях, спешу, чтобы предметы не остыли. Предметы, конечно, остывают, успевая, правда, основательно обжечь мои ни в чем неповинные ладони. Ветер из Подмосковья хлещет мне под дубленку в зад, пока я заворачиваю проклятые свечи. Вспоминаются почему-то стихи поэта-патриота Владимира Маяковского, обращенные к родине: «Я не твой, снеговая уродина». Утешаю себя только тем, что поэт не вкладывал в эти слова никакого политического содержания. В конце концов, завожусь при помощи так называемого «длинного зажигания», то есть при помощи грузовика и буксирного троса.

Глубоко убеждён, что это – главная польза, которую приносят грузовики людям в нашем городе. Восемьдесят процентов грузового транспорта порожняком колесят день-деньской по Москве, сжигая свое топливо, загромождая улицы, а уж "жигулей"- то калеча видимо-невидимо. Глубоко убежден, от грузового транспорта происходит серьезный убыток нашему народному хозяйству. Впрочем, не настаиваю на своем утверждении и, если кто-нибудь меня поправит, готов от него немедленно отказаться.

Так ила иначе, едем с Галиной Петровной на работу в собственной  машине. Вдруг осеняет меня мысль, которая тут же превращается в вопрос. Скажи, Галина, почему в нашем институте никогда не продают путевки на экскурсии в заграничные страны?

- В страны капитала? - спрашивает жена, бросая на меня зоркий взгляд.

- Просто в теплые отравы, - бормочу я. - Ведь есть же на земном шаре места, где всегда тепло и не особенно жарко, где дуют океанские бризы и колышатся листья королевских пальм. Неужели никто из сотрудников нашего института никогда не увидит ни Фиджи, ни Гавайи, ни Бермуды, ни Калифорнии, наконец, пресловутой…

Как ты не понимаешь, возражает жена, мы работаем в режимном институте, нам не до теплых стран, не понимаешь ты международного климата.

Однако, возражаю я, из многих теплых стран к нам сюда в режимный институт многие ездят, почему бы и нам не прогуляться? Не понимаешь ты расстановки сил на международной арене, в резкой манере возражает мне жена.

А , по-моему, это ты чего-то не понимаешь, - так впервые в жизни не совпали наши с женой взгляды на явления природы.

Впервые в жизни с тоской я окинул мысленным взором наш огромный город, заваленный снегом и задымленный грузовиками, многомиллионного жителя с кислым выражением лица, впервые в жизни с недоумением посмотрел я и на собственную персону – сорокалетний Иванов-Попов, проживающий всю жизнь в городе, где в основном процветает довольно неважный климат. С этим ощущением я провел весь свой рабочий день и даже как-то вяло наслаждался своим трудом в своем режимном институте, где мы столько лет выращивали свой секрет, который теперь всем известен. С этим ощущением я и в постель лег и «отключился от сети».

 И вот то ли на следующий день, то ли на вчерашний, то ли вообще в неопределенное время вижу объявление в вестибюле: «Уважаемые товарищ сотрудники! Желающие совершить туристические поездки в Лапландию, Гренландию и Калифорнию могут обратиться в местком. Стоимость путевок соответственно: 50 рублей, 75 рублей и 1500  рублей. Ага, думаю, Галина Петровна, кто из нас неправильно понимает расстановку сил на международной арене?

В нашем городе немало существует экономических тайн, распространенных среда простого населения. Например, новый автомобиль "Жигули" стоит 8.000 рублей, а подержанный 10,000 рублей. Еще один пример: средняя зарплата населения 150 рублей, но московские девушки разгуливают в сапожках по 200 рублей, которых к тому же не сышешь ни в одном магазине. Я полагаю, что все эти тайны опять же связаны с нашим неласковым климатом. Слишком уж тоненькая веточка Гольфстрима заворачивает к нашим берегам, в результате чего в наших магазинах никогда не продаются шапки из меха ондатры. По этой жe причине население хочешь-не хочешь вынуждено их покупать и в них соответственно разгуливать. Мечта каждого москвича – «дубленка» и у многих эта мечта осуществилась, хотя каким образом – совершенно неизвестно. Вот я, например, тоже человек осуществленной мечты –  вызываю у окружающих нормальную зависть своей канадской миловидной дубленочкой, но каким образом она ко мне попала, я уж и сам не прослеживаю. Кажется, дело было так. Товарищ по преферансу позвонил товарищу по рыбалке, а тот своему другу по охоте, последний своему другу по теннису, а этот вышел снова на моего товарища по преферансу, и в результате я наслаждаюсь своей канадской дубленочкой. Конечно, никакие такие сложности были бы не нужны, если бы был в нашей столице климат помягче. Итак, официальная стоимость дубленки 450, а нормальная, стало быть, 1500, то есть, как вы уже догадались, приравнена к стоимости Калифорнии.

Подхваченный каким-то вдохновением, что, конечно, следствие художественной литературы (в ней причина множества необдуманных поступков), я выхожу в обеденный перерыв на промозглую, свистящую арктикой улицу, выбираю гражданина с мечтой в глазах и тут же продаю ему свою дубленку за указанную выше сумму. Следующий шаг –

 в местком, вываливаю на стол деньги – запишите, говорю, в Калифорнию. Хочу, дескать, людей посмотреть и себя показать. Честь советского человека будет на высоте.

Смотри, говорят, Попов, поосторожнее там с государственной тайной, Будьте спокойны, товарищи, говорю я, расширение горизонта научного работника способствует улучшению государственной тайны.

Быстро или медленно пролетели несколько зимних месяцев оформления документов –  сказать не могу, потому что, когда человек одержим мечтой, границы времени, леди и джентльмены, для него существенно сдвигаются. Короче, наступил зимний месяц и зимний день отъезда в Калифорнию. На аэродроме Галина Петровна повыла надо мной в традициях русской женщины: как же ты, Попов миленький, обойдешься там без дубленочки, простудишься по дороге. Как обычно хлестала пурга, все отряхивались, тучи волоклись чуть ли не по аэродромному полю и настроение было не комфортабельное.

Взлетели мы в воздух, взяли курс на Калифорнию, и вот мы в Калифорнии. Не обманул меня ни Джон Боссанова, ни художественная литература, ни мечта моя окаянная. Солнце сияет, океанские бризы веют, королевские пальмы колышется. Первое ощущение – восторг.

Наши товарищи из туристической группы, конечно, держатся стойко и на мою восторженную физиономию поглядывают хмуро.

- Не кажется ли тебе, Попов, что здесь излишняя сырость, - спрашивают товарищи.

- Нет, - говорю, - не кажется.

-  Гримасы капитализма не видишь? - спрашивают они.

- Нет, - говорю, - не замечаю.

И тут же быстрым шагом подхожу к первому попавшемуся полицейскому.

            - Господин полицейский, -  говорю, - у меня есть желание попросить в Калифорнии убежища.

Первый попавшийся полицейский оказался не из худших: румяный, здоровенный уроженец теплой земли.

- Ищете политического убежища, сэр? - спрашивает он.

- Нет, сэр, климатического, - отвечаю.

- Наверное, из Копенгагена, сэр? - улыбается он,

-  Почти угадали, - говорю, - я из Москвы.

-  В общем, вам направо, - показывает он. - Политическое убежище у нас налево, а климатическое направо.

Иду  я направо и прихожу к великолепному зданию, на котором написано "Центр по приему климатических беженцев.  Встречает там меня великолепная мисс, подключает к соответствующему компьютеру и проверяет исходные данные.

 - Окей, мистер, Центру все ясно, - говорит она и везет меня в соответствующий участок побережья к соответствующему чудесному домику под пальмами. В домике уже передвигается соответствующая женщина, похожая чем-то на Галину Петровну, только загорелая и зубы блестят. Бегают соответствующие дети улучшенного варианта.

 - Вот здесь будете жить, мистер Иванов-Попов, - говорит мне девушка из Центра. –  Средняя годовая температура + 26, ниже 24 не опускается, выше 28 не поднимается. Смен времен года практически не бывает. Ветер ласково веет, круглый год цветут грейпфруты, в вашем саду порхают колибри, у новой семьи чудный характер. Устраивает?

-  Кажется, устраивает - говорю я и слегка осматриваюсь. – Вроде бы подходяще.

-  Советуем прежде всего выспаться, - говорит мисс. - Вот вам таблетка и как следует проспитесь, иначе не исключена возможность климатического шока.

Засыпаю в блаженстве, в мягком ложе, у открытого окна. Рокочет океан, щебечут колибри, телевизор напевает песенку.



Одна только мысль слегка тревожит: как же это так без смен времен года? Значит, и весны не будет? Значит, никогда не ждать весны? Улыбаюсь абсурдности своего   бепокойства — если вечное лето на дворе, то зачем же весну-то ждать?

Итак, засыпаю. Надо мной в ласковом ветерке кружатся дружелюбные звезды. Мирно курлычет по телефону моя миловидная жена, с которой я еще не успел познакомиться.  Под пальмой в бассейне плещутся стройные дети. Сладко стать в климатическом убежище, и только одна мысль слегка тревожит всю ночь - как же это? не ждать весны? не надеяться на весну? Нет, тут что-то не то, в этом надо будет получше разобраться.

Итак, просыпаюсь. Батюшки, проспал! Заводиться надо! Пока не поздно, "жигули" надо разогревать, а то на работу опоздаем! Не успеваю даже побриться, натягиваю брюки, теплые сапоги «прощай, молодость», свитер, пиджак, шарф, шапку свою меховушку, бегу.

- Дубленку надень! - грозно кричит Галина Петровна.

Не успеваю даже удивиться - откуда снова дубленка взялась, ведь продал ее давным-давно какому-то мечтателю. Набросил дубленку, качусь вниз — лифта никогда не дождешься! Думаю набегу — если сразу, подлец, не заведется, тут же искать грузовик, тащить на буксире, потому что свечи прокаливать ужн некогда. Бегу вниз, мелькают за стеклом лестничной клетки обычные наши снежные просторы, но вдруг ,,. вдруг некоторое ощущение поражает меня, и я даже останавливаю свой бег. Застреваю где-то между I0-м и 9-м этажами, вперяю свой взгляд в наши обычные снежные просторы и начинаю ощущать в них, дорогие товарищи, что-то необычное. Некоторое отсутствие присутствия определенной омертвелости чудится мне в наших обычных снежных просторах о одной стороны, а, с другой стороны, в бесконечном нагромождении дымной снежной хмурой мутной нашей столицы звучит странно тихий призыв.

Я вышел на крыльцо нашего жилого гиганта и там остановился. Что-то было необычайное в округе. Я стоял на крыльце в странной мирной задумчивости, и спешка, от которой меня всегда трясет, вдруг прекратилась. Я озирал теперь свой квартал, где мне всегда бывало тошно, как неведомое чудо. Опостылевший снег показался мне вдруг      расцветшим кустом сирени. Во дворе было тесно и светло от розовощеких резвящихся детей.  В губы мне вдруг попал мягкий снежок, и я почувствовал неведомый раньше прилив теплого юмора и любви. По двору, словно огонек, то удаляясь, то приближаясь, носился ирландский сеттер, Я сел в свою несчастную машину, и она не показалась мне сегодня такой холодной а безжизненной, как в прежние зимние дни. Один поворот ключа, и мотор зажужжал, как лирическая пчелка. Я вылез из машины, чтобы смести снег с ветрового стекла. Ирландский сеттер подбежал ко мне и подставил свою голову, чтобы я его погладил. С удовольствием удовлетворил егo желание. Что происходит? В этот миг я любил Москву и даже предстоящий путь на работу представлялся мне полным очарования. Что происходит? Воздух дня казался мне целебным. Я вспомнил вдруг совершенно позабытый двор, где сорок лет назад впервые увидел снег, переулок, в глубине арбатской старой Москвы, переулок, который носил доброе имя Хлебный. Что происходит?

И вдруг я понял, что происходит. Сегодня внутри зимы запахло весной. Отдаленное и еле заметное прикосновение весны к вашим лицам, к нашему дыханию.,. нет, это совершенно невозможно для меня – жить без ожидания весны. В этом единственная, нo могучая прелесть нашего постоянно паршивого климата — в ожидании. По дороге на работу жена сказала мне:

- Ты, знаешь, — наш секретный отдел упразднен и преобразован в бюро международного туризма.

Ноябрь 79.

Из архивов Василия Аксенова